Двойник китайского императора - Страница 41

Если бы Пулат был вполне откровенен перед собой, то следовало вспомнить и Закира Рваного, рослого, крепкого парня с темными, по-цыгански волнистыми волосами. Правда, о Закире он знал не все и старался не вспоминать о нем.

Закир отдал флоту четыре года на Тихом океане и с тельняшкой никогда не расставался — в те годы привязанности были крепкими. Странная приставка к имени возникла из-за отметины на лице. Рваный шрам от ножа на левой щеке не портил его крупных, не лишенных приятности черт. Рваный — кличку он получил до флота, — уходя на службу, пользовался уже большим авторитетом на Форштадте, а значит, и во всем городе. Это был редкой смелости парень, и многие искали дружбы с ним. На флоте его окрестили иначе — Скорцени, не только за внешнее сходство и шрам, но прежде всего за отчаянную храбрость. Среди морских десантников отличиться трудно, но он и в мирное время вернулся домой с орденом — спас жизнь командиру части во время учений.

Махмудов, человек не высокомерный, а скорее наблюдательный, после службы в армии в Москве, а тем более после четырех лет вольной студенческой жизни в ней, отчетливо замечал провинциализм Оренбурга, хотя и сюда докатился джаз, новые танцы и даже новая мода, резко преобразившая внешний вид молодых людей. Любопытную наблюдал он картину в "Тополях": танцплощадка как бы четко поровну делилась на приверженцев моды новой волны, тут же окрещенных всюду по стране "стилягами", и молодых людей, одетых традиционно, скажем так. Нужно оговориться, что столь контрастное деление касалось прежде всего мужской половины; женщины более восприимчивы к новому, не любят отставать заметно друг от друга, и разнобой у них не был столь очевиден, хотя внимательному глазу и тут, наверное, было бы что разглядеть.

Представьте себе: стоит молодой человек в голубых, невероятно узких брюках-дудочках, в туфлях на тяжелой белой каучуковой подошве, в свободной клетчатой рубашке, а рядом парень в тщательно отутюженных клешах немыслимой ширины и непременно в белой рубашке апаш, расстегнутой чуть ли не до пупа, под которой гордо красуется тельняшка. Причем и те и другие искренне считали нелепой одежду ребят противоположного лагеря.

Вот такое переломное время в молодежной среде застал Пулат в то лето на своей преддипломной практике в Оренбурге. Нужно знать или хотя бы догадываться о местечковых нравах тех лет, когда культ силы преобладал над всем, чтобы понять, что вольная Нора отнюдь не имела свободного выбора поклонников. Крутым характером надо было обладать, чтобы устоять перед угрозами форштадтской шпаны, кстати, слов на ветер не бросавшей. Красавица Нора с Форштадта, по их твердому убеждению, должна была принадлежать только парню с Форштадта, и именно Закиру Рваному. Иной исход, даже если и были равнодушны к Норе, они считали бы позором для себя, для Форштадта, чью марку берегли пуще своей жизни. Наивно по нынешним временам? Конечно, но тысячи семей сложились в те годы, и не только в Оренбурге, по жестоким местечковым нравам, и ничего — живут, много среди них и счастливых.

Если Нора, одна из лучших модисток популярного салона "Люкс", шагала в авангарде новой моды и самоутверждалась в ней, то Закир оказался явным антиподом. Закиру, по крайней мере тогда, казалось, что он и под страхом смерти, под пистолетом не наденет узкие штаны, тем более голубые, а уж о том, чтобы он в угоду моде расстался с тельняшкой, или, как говорили тогда, тельником, не могло быть и речи. Подобное перерождение он расценил бы не меньше как измену флоту. Для него не имело значения, какие юбки, кофточки носила его возлюбленная, хотя и приятно было видеть ее нарядной, выделяющейся среди подружек. Ему льстило, когда дружки-приятели говорили: смотри, пришла твоя красавица Нора, и опять в шикарном платье! Он не только ничего не имел против ее увлечения, но даже клялся, что она будет у него всю жизнь ходить "в бархате и соболях", — слышал он такую песню на Севере, где на годок остался после флота подзаработать на золотых приисках. Соболей он не подарил ей, а вот роскошную чернобурку привез. Отдал ему эту чернобурку с благодарностью для будущей невесты один таежный охотник, которого Закир защитил случайно от блатных в общежитии, — забили бы насмерть и пушные трофеи, добытые за долгую сибирскую зиму, могли отобрать.

Познакомился Закир с Норой на балу во Дворце железнодорожников, когда она училась в десятом классе, а он прибыл на двухнедельную побывку после тех самых учений, на которых спас жизнь командиру части. Служить ему оставался еще год. Нельзя сказать, чтобы у них заладились отношения: ни писать она не обещала, ни фотографии на память не дала, хотя он и попросил. Но девичьим умом Нора поняла: влюбился морячок. Влюблялись в нее в ту пору каждый день, и поэтому она не удивилась и не обрадовалась. Живя на Форштадте, рано начав крутиться в "Тополях", она наслышалась о Закире Рваном с соседней улицы, о его похождениях, и знала Светланку Соколянскую, за которой он приударял до флота. Ей, конечно, польстило, что такой авторитетный парень, как Закир Рваный, волновался, говоря с ней, нравилось ощущать зависть многих девчонок.

Да, десяти календарных дней отпуска оказалось вполне достаточно, чтобы уезжал бравый моряк без памяти влюбленным в темноглазую, стройную школьницу, жившую на углу Чапаева и Оружейной в старинном, красного кирпича доме, отстроенном тем самым прадедом, что некогда привез жемчужное ожерелье из Константинополя. Прадед и дед Норы некогда торговали в крае чаем.

Фотографию Норы он все-таки увез с собой во Владивосток — не тот парень Ахметшин, чтобы не раздобыть карточку любимой. Не любитель писать письма, Закир несколько раз написал ей, но Нора ни на одно письмо не ответила.