Двойник китайского императора - Страница 25

Но плохим бы я оказался партийным вожаком, если руководствовался только эмоциями, личными привязанностями, — нам, коммунистам, такой подход претит. Положение с вами настолько серьезно, что все-таки буду держать ваше личное дело у себя в сейфе, а вам даю шанс искупить вину перед товарищами по партии активной работой, чтобы и впредь район был передовым в области. На днях я с турецкой делегацией наведаюсь к вам в район — не ударьте в грязь лицом. В хозяйственных делах вы все-таки мастак — чувствуется хорошее инженерное образование, а вот в вопросах идеологии, кадровой политики… отныне до полного прощения, так сказать, реабилитации, я хотел бы, чтобы подобные вопросы решали с Эргашем-ака — у него верный глаз, хорошая идеологическая закалка, он не подведет. Надеюсь я и на жизненный и партийный опыт, такт полковника, чтобы он откровенно не подменял вас, не дискредитировал авторитет секретаря райкома в глазах людей… в общем, я даю вам шанс сработаться.

Сидели за столом они еще долго, но только первый большой монолог Тилляходжаева оказался внятным, ясным, без обиняков, и Пулат Муминович понял, что сохранил пост, уцелел, помилован, хотя и попадал под контроль Халтаева. Все остальное время, а говорил только хозяин дома, опять шла невнятица, абстрактные разговоры, сплошь состоящие из аллегорий, непонятно к кому относящихся, — к полковнику или секретарю райкома с урезанными полномочиями. Пулат Муминович видел, что начальник милиции, силясь понять старого друга, от натуги взмок, то и дело вытирал платочком пот со лба. Чувствовалось, что Анвар Абидович ушел так далеко не только по должности, — бывший соратник с двумя дипломами никак не поспевал за ходом его мыслей. Откровенно говоря, ничего не понимал и Махмудов; хорошо, что ситуация с ним прояснилась с самого начала, ибо в "комнате скромности" страх вновь заполнил его душу почти до обморочного состояния, и сейчас, когда сомнения рассеялись и все стало на свои места, он ощущал такую духовную пустоту, апатию, что уже плохо соображал. Единственно, чего ему хотелось, — остаться одному и хорошенько выспаться. Ему не хотелось сегодня даже анализировать, что же он на самом деле потерял, чем поступился, а что приобрел взамен. Слушать первого приходилось из вежливости, хотя, наверное, следовало все мотать на ус, но Пулат Муминович устал, размяк, понимал туго, а здесь нужна была игра живого ума, соперничество мыслей.

Уловил Махмудов нечто вроде намека на то, что отныне хозяин дома в расчете с полковником и что цена, по которой он рассчитался, якобы слишком велика, ибо ради старого друга приходится поступаться партийными принципами, хотя за точность выводов секретарь райкома не поручился бы — слишком уж за густой вуалью подавались туманные мысли. Застолье катилось мерно, без эмоциональных всплесков и очень походило на вялую игру в футбол в одни ворота, как вдруг, впервые за вечер, неожиданно вошла жена — та самая, которую Наполеон лично принял в партию, а она узнала об этом, когда он принес ей домой партбилет, — очень красивая, милая женщина, и, извинившись за вторжение в мужскую компанию, сказала, что хозяина просят к телефону из Москвы. По растерянному лицу супруги можно было догадаться, что звонили не простые люди. По тому, как сорвался первый, чуть не смахнув тарелку со стола, Пулат Муминович понял, что тот ждал звонка или, по крайней мере, знал, кто вызывает его, — на случайный звонок, даже из Москвы, он не кинулся бы сломя голову. Что и говорить, собой он владел и держался прекрасно.

Вернулся он в зал минут через десять веселый, взволнованный, а точнее, просто ошалелый от радости — куда солидность делась, довольно потирал руки, даже велел жене сесть за стол, обмыть столь важное событие.

Оказалось, звонила Галя, дочь Самого-Самого, — Тилляходжаев гордо задрал в потолок короткий пухлый пальчик. В прошлом году она с мужем, совершавшим инспекционную поездку по Узбекистану по линии МВД, посетила Заркент, и он, конечно, лично показал им достопримечательности, старые и новые, а прием организовал в летней резиденции бывшего эмира, закрыв по этой причине музей, чтобы высокие гости почувствовали время и прошлый размах. И вот частный звонок по личному делу — значит, не забыла, помнит ханский прием. Галя со своими близкими друзьями из Союзгосцирка зимой собиралась в Париж, и ее личный модельер предлагал сшить каракулевое манто, которое скрывало бы, мягко говоря, ее мощные пропорции — дочь пошла фигурой и характером в отца, требовался особый каракуль, редчайших цветов, золотисто-розовый с кремовым оттенком, ей даже подсказали название — антик. Видела она, оказывается, подобное манто на одной американской миллионерше и с тех пор, мол, потеряла покой.

— Я ее успокоил, — говорил весело хозяин дома, — пообещал, что у нее будет манто лучше, чем у миллионерши, тот каракуль американцы наверняка купили на пушном аукционе, а он, как ни крути, из Заркента — такой сорт большей частью поступает за границу от нас. Кстати, — быстро переключился он, — Эргаш-ака, не будем откладывать просьбу Галины Леонидовны в долгий ящик, я знаю, вы из семьи известных чабанов и понимаете толк в каракуле. Помнится, рассказывали в молодости, что ваш отец некогда отбирал голубой каракуль на папаху Сталину для парадного мундира генералиссимуса.

— Да, было дело, — ответил растерянно полковник — он еще не понимал до конца, то ли его разыгрывают, то ли действительно звонила дочь Самого.

— Вот вам и карты в руки: пересмотрите во всех хозяйствах каракуль, приготовленный на экспорт и на аукцион в Ленинград, и отберите лучшее из лучшего, завиток к завитку, чтобы советская женщина не краснела в Париже перед какими-то американскими миллионершами, а Пулат Муминович даст команду совхозам. — Хозяин дома, даже не взглянув в сторону секретаря райкома, продолжил: — В конце недели я приеду к вам вместе с турецкими бизнесменами — к этому сроку подготовьте. А в понедельник лечу на сессию Верховного Совета в Москву, сам и доставлю, узнаю заодно, понравилось ли?