Двойник китайского императора - Страница 26

С этой минуты, можно считать, застолье и началось. Если вначале Махмудов думал, что, слава Богу, вернется в гостиницу трезвым, то теперь надежды его улетучились. Хозяина словно подменили: о том, что он такой заводной, Пулат Муминович не мог и подумать. Наполеон произносил тост за тостом, да за таких людей, что не выпить было просто рискованно, тем более ему, Махмудову, с порочной родословной. Выпили прежде всего за Сталина, носившего папаху из этих мест, потом выпили за мужа Галины Леонидовны, генерала МВД, особенно любившего Узбекистан, выпили с особым волнением и за ее отца. Здравицу в его честь Анвар Абидович произнес цветистую и длинную — жаль, не слышал сам адресат, если это, конечно, не было репетицией. А вдруг, чем черт не шутит, вдруг придется за одним столом посидеть — говорят, ничто человеческое генеральному не чуждо, особенно застолье с друзьями, ведь удалось же пить с его зятем и любимой дочерью на брудершафт.

Бокалы с шампанским за здоровье великих людей, с которыми, оказывается, знаком хозяин дома, поднимались один за другим. Пулат Муминович потерял им счет. В перерыве между здравицами Тилляходжаев рассказал о своих знаменитых друзьях-приятелях, называл их небрежно по именам, открывал такие подробности их личной жизни, что Махмудов подумал, не провокация ли это, совсем непонятная ему, — ведь речь шла о людях таких высочайших званий и должностей, что жуть брала. Видимо, было страшно не ему одному — перестал неожиданно потеть и полковник, он словно бы потерял ориентиры и несколько раз смеялся невпопад; пожалуй, для Халтаева сегодня Наполеон тоже открывался совсем с неведомой стороны.

Хозяин дома пьянел на глазах — коньяк, шампанское, да еще в невероятных дозах, делали свое дело. Это и успокаивало Пулата Муминовича, исчезла мысль о преднамеренной провокации. От изощренного ума и коварства первого он теперь ожидал чего угодно. Среди ночи Тилляходжаеву вдруг захотелось танцевать, и он решил вызвать на дом ансамбль, но гости отговорили, сказали, что и японский стереокомплекс устроит — он как раз, сияя хромом и никелем, стоял в углу. Включили кассетную деку "Кенвуд", и Анвар Абидович потащил всех в пляс — оргия достигла апогея. Пьян был хозяин, пьяны гости, чуть трезвее выглядел Халтаев; жена, видимо, привыкшая к выходкам мужа, незаметно, еще до танцев, исчезла из-за стола — ее отсутствие Наполеон не заметил.

Во время национального танца "Лязги", исполнявшегося все-таки ловко, с вывертами, вскриками, он вдруг вспомнил про еще одного своего приятеля-покровителя и потащил всех снова к столу. Но последний тост сказать Анвару Абидовичу не удалось: фамилия всесильного товарища тяжело давалась и на трезвую голову, а заплетавшемуся пьяному языку она и вовсе оказалась не под силу. Он упрямо пытался преодолеть труднопроизносимый звуковой ряд и вдруг как-то мягко осел, отставив бокал в сторону, и уютно упал грудью на белоснежную скатерть.

Тут же из боковой комнаты появился дюжий молодец и сказал:

— Все, отгулялись на сегодня, ребята, ступайте по домам да поменьше болтайте — недолго и языка лишиться, — и неожиданно протянул удивленному Пулату Муминовичу коробку, где лежали две бутылки "Посольской" водки и закуска, и прокомментировал: — Я знаю, вы в гостинице живете, чтобы утром искать не пришлось. Шеф не любит, когда у его друзей голова болит. Традиция в доме такая.

На улице стояла кромешная тьма, они пересекли улицу чуть наискосок туда, где под фонарем стояла белая "Волга". Щеголь, опустив сиденье и подложив под голову чапан, сладко спал — видимо, чувствовал, что гости могут загулять и до утра.

В машине Халтаев вдруг совершенно трезвым голосом сказал:

— Да, повезло нам с вами, Пулат Муминович, крепко повезло…

Секретарь райкома подумал, что полковник имеет в виду удачное решение его проблемы и что он теперь в дружбе с самим Тилляходжаевым, поэтому легко согласился.

— Конечно, Эргаш-ака, повезло. Спасибо.

Халтаев вдруг нервно рассмеялся.

— Я не это имел в виду: повезло вам, что я не знал, как мой старый друг высоко взлетел, с какими людьми общается-знается, с кем дружбу водит и кто ему так запросто домой звонит. Если бы я знал, разве сунулся предъявлять старые векселя, пропади они пропадом, — при нынешних связях он бы и меня, как и вас, в порошок стер, в тюрьме сгноил. Повезло, нарвались на хорошее настроение, не забыл, выходит, моей старой услуги, хотя мне не резон было нынче ради вас напоминать о ней… Да уж ладно, Аллах велик, сегодня пронесло… Я ведь года три-четыре не видел его, а как вознесся человек — подумать страшно…

Пулат Муминович, делая вид, что задремал, не ответил, не поддержал разговора. Он понял теперь многое из туманного разглагольствования первого: тот откровенно запугивал и ставил на место не только его, но и своего старого друга, некогда, видимо, спасшего его самого от крупной неприятности. Теперь он знал, что тайну, связывавшую их, не узнать никогда — полковник не рассказал бы ее никому даже под страхом смерти, ибо цена тайны равнялась его жизни.

Вот как, оказывается расшифровывалась одна двусмысленная притча с аллегориями, что рассказывал хозяин дома в начале вечера. Что ж, в будущем придется держать ухо востро: не прост, не прост секретарь обкома, по-восточному хитер и коварен.

У гостиницы договорились, что щеголь заедет за ними утром попозже, часам к десяти, и они в одной машине поедут домой.

Халтаев напоследок достал из покинутой "Волги" забытую соседом коробку и предложил:

— Давайте зайдем ко мне, выпьем по-человечески. Я окончательно протрезвел после звонка из Москвы, да и от всех его речей натерпелся страху — самое время пропустить по рюмочке "Посольской".