Двойник китайского императора - Страница 30

Женитьба на Востоке — дело тонкое. Пулат не кинулся сломя голову на предложение — а вдруг отказ, какой удар по авторитету! — но прибегать к чужой помощи не стал. Побывал два-три раза в Доме культуры, где работала Миассар, и, хотя ни о чем личном они не говорили, девушка поняла, что неспроста стал наведываться секретарь райкома и не очаг культуры — главный объект его забот.

— Здорово выиграл наш Дом культуры, когда вы стали за мной ухаживать, — шутила потом не раз жена, хотя, по европейским понятиям, редкие наезды вряд ли можно считать ухаживанием, но в ее памяти это осталось именно так.

Неизвестно, как долго длилось бы такое ухаживание, если бы Миассар однажды не пришлось срочно позвонить Пулату Муминовичу. Готовила она зал для партийной конференции, и потребовалось срочное вмешательство райкома. Вопрос она решила быстро, и, когда уже собиралась положить трубку, Пулат Муминович вдруг, волнуясь, спросил:

— Миассар, вы пошли бы за меня замуж?

— Вы что, все вопросы решаете по телефону? — не удержалась Миассар.

Пулат на миг опешил. Он не ожидал, что она будет подтрунивать над ним, но быстро понял, что спасет его только шутка:

— Да, конечно. А вам не нравится кабинетный стиль ухаживания? Говорят, сейчас доверяют судьбу компьютерам, брачным конторам, а я хотел обойтись лишь телефоном.

— Ах, вот как, значит, действуете в духе времени, шагаете в ногу с прогрессом, — смеется Миассар. — Если пришлете сватов как положено, я подумаю: мне кажется, у вас есть шансы… — ответила она кокетливо и лукаво улыбнулась — она ждала его предложения.

Скоро они сыграли нешумную свадьбу. Поздравляли их родня и близкие знакомые — вторые браки на Востоке не афишируют. И новая семья у Пулата Муминовича оказалась удачной: жили они с Миассар дружно, и где-то в душе он считал, что секрет его моложавости, энергии кроется в молодой жене. Ему всегда хотелось быть в ее глазах сильным, уверенным, легким на подъем человеком, а уж веселостью, самоиронией он заразился от Миассар; раньше он не воспринимал шутку, считая, что она всегда некстати должностному лицу.

Росли у них два сына, погодки, Хусан и Хасан; сейчас они отдыхали в Артеке.

— Я очень рада, что у вас сегодня хорошее настроение, — говорит Миассар, наливая мужу чай, — всю неделю приходили домой чернее тучи. Трудные времена для начальства настали: обид у народа накопилось много, вот и спешат выложить, боятся не успеть высказаться и от торопливости в крик срываются, а многие за долгие годы немоты, как я вижу, и по-человечески общаться разучились.

— Да, в эпоху… — Пулат на миг запнулся.

— Гласности, гласности, — напоминает Миассар мужу и тихо смеется. — Не можете запомнить это слово, а пора бы, четвертый год идет перестройка, а вдруг где-нибудь на трибуне позабудете — там никто не подскажет. Не простят…

— Не забуду, я с трибуны только по бумажке читаю, — отшучивается Махмудов.

Но шутка повисает в воздухе — ни Миассар ее не поддерживает, ни сам Пулат не развивает.

— Перестройка… гласность… — говорит он незлобиво после затянувшейся паузы и задумчиво продолжает: — Я кто — я низовой исполнитель, камешек в основании пирамиды, винтик тот самый, и мне говорили только то, что считали нужным. Всяк знал свой шесток. — Он протягивает жене пустую пиалу и продолжает: — Я-то вины с себя не снимаю, только надо учесть — ни одно мероприятие без указания сверху не проводилось, все, вплоть до мелочей, согласовывалось, делалось под нажимом оттуда же, хотя, как понимаю теперь, с меня это ответственности не снимает.

Я что, по своей инициативе вывел скот в личных подворьях, вырубил виноградники, сады, запахал бахчи и огороды и засадил в палисадниках детских садов вместо цветов хлопок? Я ли держу сотни тысяч горожан до белых мух на пустых полях? Я ли травлю их бутифосом? От меня ли исходят эти слова: нельзя, нельзя, не положено, не велено, запретить?

— И от вас тоже, — вставляет Миассар, но Пулат ее не слышит, он весь во власти своего горестного монолога: прорвалось…

— А для народа я — власть, я крайний, с меня спрос, я ответчик, впрочем, как теперь вижу, и сверху на меня пальцем показывают: вот от кого перегибы исходили.

— Что и говорить, рвением вас Аллах не обделил, — снова вставляет Миассар.

Но Пулат опять пропускает ее колкость мимо ушей, главное для него — выговориться, не скажет же он такое с трибуны, пользуясь гласностью.

— Да, мы не хотим быть винтиками, — горячится Миассар, — но вы не вините себя сурово, наш район — не самый худший в области, и вы один-единственный остались из старой гвардии на своей должности после ареста Тилляходжаева, значит — новое руководство доверяет вам.

Пулат долго не отвечает, но потом улыбается и говорит:

— Извини, что втравил тебя в такой разговор, не мужское дело плакаться жене, а за добрые слова спасибо. А виноват я, наверное, во многом, и хорошо, что не впутывал тебя в свои дела.

— И зря, — перебивает его жена. — Разве я не говорила, что не нравится мне ваша дружба с Анваром Тилляходжаевым, хотя он и секретарь обкома. Прах отца потревожил, подлец: десять пудов золота прятал в могиле, а в народе добрым мусульманином, чтящим Коран, хотел прослыть, без молитвы не садился и не вставал из-за стола, святоша, первый коммунист области…

Пулат вдруг от души засмеялся — такого долгого и искреннего смеха Миассар давно не слышала. Смех мужа ее радует, но она не понимает его причину и спрашивает с обидой:

— Разве я что-нибудь не так сказала?

— Нет, милая, так, все именно так, к сожалению. Просто я представил Тилляходжаева: если бы он мог слышать тебя, вот уж коротышка побесился — ты ведь не знала всех его амбиций.