Двойник китайского императора - Страница 31

— И знать не хочу! Для меня он пошляк и двуличный человек, оборотень. Я ведь вам не рассказывала, чтобы не расстраивать. Когда я возила нашу районную самодеятельность в Заркент, глянулись ему две девушки из танцевального ансамбля. И он подослал своих лизоблюдов, наподобие вашего Халтаева, но я сразу поняла, откуда ветер дует, да они по своей глупости и не скрывали этого, думали, что честь оказывают бедным девушкам, — так я быстренько им окорот дала и пригрозила еще, что в Москву напишу про такие художества. В Ташкент писать бесполезно — там он у многих в дружках-приятелях ходил, хотя, наверное, при случае самому Рашидову ножку подставил бы не задумываясь.

— Были у него такие планы, — подтверждает Махмудов и вдруг смеется опять. — А ведь он с первого раза невзлюбил тебя, говорил: на ком ты женился? А я отвечал: не гневайтесь, что не рассыпается в любезностях, как положено восточной женщине, молодая еще, никогда не видела в доме такого большого человека…

— А я и не знала, что вы такой подхалим, — улыбается Миассар; она видит спесивого коротышку в гневе рядом с рослым и спокойным мужем. — Он меня раскусил сразу, а я — его. Значит, мы оба оказались мудры и проницательны, так почему вы пользовались только его советами? — спрашивает Миассар и заглядывает мужу в глаза.

— Я однажды послушал тебя, — отвечает Пулат, любуясь женой.

— И что же?

— Ну и притвора, вроде не помнишь. Выговором с занесением в учетную карточку за непонимание момента отделался.

Она знает, о чем речь, и говорит:

— Я думаю, лучше иметь выговор, чем заниматься пустым делом. Разве вам сразу не была понятна глупость надуманного почина? Разве вы сожалеете, что поступили по-своему, не пошли на поводу у обкома?

— Хитрая, — Пулат ласково треплет жену по щеке.

И вспоминается ему давний случай — он тогда только женился на Миассар. В то время со страниц республиканских газет, журналов, с экранов телевизора не сходило имя Турсуной Ахуновой, знатной женщины, "командира хлопкового корабля" — так восторженно писали журналисты о женщине за рулем хлопкоуборочного комбайна. Имя это, и заслуженно, оставило след в хлопковой республике… Но кому-то из руководителей Узбекистана увиделось что-то романтическое в женщине за рулем комбайна, и был брошен клич: "Девушки, за штурвалы "голубых кораблей"!" Наверное, запоздало, через сорок лет, решили поддержать почин Паши Ангелиной. И как по волшебству появились повсюду школы механизаторов, и стали свозить туда из кишлаков девушек на ускоренные курсы. Вновь газеты запестрели снимками, теперь уже групповыми, и каждый район почему-то норовил отобрать самых статных и красивых, словно для конкурса красоты. Когда подобная директива дошла до Пулата Муминовича, он решил, что с курсами ему поможет Миассар, — возле нее, в Доме культуры, вся молодежь района крутилась.

Но Миассар сказала: "Я вам в зряшном деле не помощница", и, горячась, пояснила: "На шестидесятом году советской власти женщину — на комбайн? В республике, где каждый третий мужчина не работает, — зачем? Красивое мероприятие? Женское ли дело работать на трясущемся, ломающемся каждые два часа комбайне, среди отравленных вреднейшим ядом — бутифосом — полей? И куда только наши горе-медики смотрят? Ведь женщина прежде всего мать… Нет, на меня не рассчитывайте, я отговаривать девушек буду".

— Может, взбодрим самовар, а то петь перестал, — предлагает Пулат. Ему не хочется прерывать беседу — давно он с женой так душевно и откровенно не разговаривал, все дела, дела, гости, дети… Редко вот так остаться вдвоем выпадает время.

Наверное, Миассар тоже нравится сегодняшнее чаепитие, и она легко соглашается. Пулат относит самовар на место и неумело пытается помочь жене.

— Помощник, — ласково укоряет жена, отстраняя его от дел.

Дожидаясь, пока вновь закипит самовар, Пулат вдруг спрашивает:

— А как ты относишься к гласности, перестройке?

— А вам действительно интересно, что я думаю? — отвечает вопросом несколько настороженно Миассар — муж сегодня удивляет ее.

— Да, я только сейчас понял, что со мною мало кто искренне разговаривает.

Миассар отходит в тень чинары, словно пряча взволнованное лицо от лунного света, и отвечает:

— Вот в прошлом году в сентябре говорили, что в нашем районе никакой перестройки нет, — загадочно сообщает она и делает паузу, словно раздумывая, сказать или не сказать.

— Почему? — торопливо спросил Пулат, чуть не обжегшись горячим чаем.

— А потому, что наша районная швейная фабрика затоварилась школьной формой, все магазины ею оказались забиты. Да и кто ее возьмет в жарком краю: пошито из фланельного сукна, тройкой, да по цене, невиданной для детской одежды, — ведь у нас в каждом доме пять-шесть учеников…

— При чем тут перестройка? — нетерпеливо перебивает Махмудов жену.

— А при том, — спокойно продолжает Миассар, — что директор фабрики прямиком к вам — и на колени, мол, выручайте, и дал совет, как спасти его. Вы тут же вызвали заведующего районо и отдали строжайший приказ: с завтрашнего дня ни одного ученика без формы в школу не пускать! Неделю лихорадило район, нигде толком не учились. Ваш горе-директор добился своего — сбыл негодную продукцию, обобрал весь район. И потащились по жаре бедные дети в суконных тройках в школу. А вы спрашиваете, при чем здесь перестройка, — при том, товарищ Махмудов, при том.

Пулат краснеет, припоминая события прошлой осени, но тут же то ли спрашивает, то ли оправдывается:

— А что я должен был делать? Фабрика который месяц без денег, в долгу как в шелку, людям нечем зарплату платить.